Уже из этих беглых наметок видна общность пластического языка скульптуры и архитектуры, рассматриваемых раздельно. О той же скульптуре, как об архитектурных элементах в нашем примере, вряд ли нужно говорить особо: значение метопы или акротерия, как ритмического удара в пространственно-временной композиции Парфенона, очевидно.
Скульптурные акротерии, в особенности угловые и коньковые, являются средствами перехода от массива здания к свободному пространству [эти же мотивы в Москве — колесница на фронтоне Большого театра, группа на Триумфальных воротах и, необязательно скульптурные, например, верхушки башен Кремля, солярий на доме Наркомфина, арх. Гинзбурга]; без этих переходов здание „вырезано" из пейзажа.
Ясно, что такая слаженность, такое взаимное проникновение скульптуры и архитектуры невозможны без совместной упорной работы скульптора и архитектора с самого начала становления архитектурного комплекса, с первых шагов в творческом процессе.
Беда не столько в том, что уровень мастерства в этих двух областях недостаточно высок, сколько в их направленности в разные стороны.
Совместная работа нужна не только для того, чтобы выступать вместе в одном строительном комплексе, — скульптор и архитектор нужны друг другу и в „станковой" скульптуре и в „чистой" архитектуре.
